РУССКАЯ БАБКА Кузнецова

     Говорить о ином времени ─ это значит изрядно подготовиться, уйти от стереотипов современности, удалить из головы излишний быт и то внешнее, которое почти никак о времени и о нас самих не говорит. Иное время ─ память прошлого и будущее с его надеждой ─ требует работы, и тут даже компьютера мало, и библиотеки мало, и сосредоточенности на теме мало. Поэтому скажем друг другу только: надо спешить поздравить ветеранов с праздником, сказать им Слово, сделать фото, запись воспоминаний. Отлично, если каждый из нас вывесит на своем балконе, в окне аналог боевого знамени дивизии, освобождавшей город. А говорить о войне лучше не самим, а дать слово мастерам (в том числе, на радио, ТВ, в газетах), а также очевидцам событий. Вот пронзительнейшие стихи (Юрий Кузнецов, 1941-2003, на Великой Отечественной никогда не был, там погиб отец, а он прошел Кубу и ─ великий поэт, мыслитель, вселенский, выходящий за грани жизни и литературы, всякой науки; юбилейная Пятая конференция, посвященная его творчеству, с панихидой в храме у Никитских ворот, традиционно состоялась в феврале этого года в ИМЛИ). Итак. Стихи и несколько слов после...

Простота милосердья

Это было на прошлой войне,

Или богу приснилось во сне,

Это он среди свиста и воя

На высокой скрижали прочел:

Не разведчик, а врач перешел

Через фронт после вечного боя.

Он пошел по снегам наугад,

И хранил его ─ белый халат,

Словно свет милосердного царства.

Он явился в чужой лазарет

И сказал: «Я оттуда, где нет

Ни креста, ни бинта, ни лекарства.

«Помогите!..» Вскочили враги,

Кроме света не видя ни зги,

Словно призрак на землю вернулся.

«Это русский! Хватайте его!» ─

«Все мы кровные мира сего», ─

Он промолвил и вдруг улыбнулся.

«Все мы братья, ─ сказали враги, ─

Но расходятся наши круги,

Между нами великая бездна».

Но сложили, что нужно, в суму.

Он кивнул и вернулся во тьму.

Кто он? Имя его неизвестно.

Отправляясь к заклятым врагам,

Он пошел по небесным кругам

И не знал, что достоин бессмертья.

В этом мире, где битва идей

В ураган превращает людей,

Вот она, проста милосердья!

Из сталинградской хроники. Связист Путилов

Нерв войны ─ это связь. Неказиста,

Безымянна работа связиста,

Но на фронте и ей нет цены.

Если б знали убогие внуки

Про большие народные муки,

Про железные нервы войны!

Принимаю по русскому нраву

Я сержанта  Путилова славу.

Встань, сержант, в золотую строку!

На войне воют черные дыры.

Перебиты все струны у лиры...

Ужас дыбом в стрелковом полку.

Трубку в штабе едва не пинали.

Связи нет. Два связиста пропали.

Полегли. Отправляйся, сержант!

Полз сержант среди огненной смази

И державные нервы шалят.

Мина в воздухе рядом завыла,

Тело дернулось, тяжко заныло,

И руда из плеча потекла.

Рядом с проводом нить кровяная

Потянулась за ним, как живая,

Да и вправду живая была.

Доползло то, что в нем было живо,

До смертельного места обрыва,

Где концы разошлись, как века.

Мина в воздухе снова завыла,

Словно та же была... И заныла

Перебитая насмерть рука.

Вспомнил мать он, а может, и Бога

Только силы осталось не много.

Сжал зубами концы и затих,

Ток пошел через мертвое тело,

Связь полка ожила и запела

Песню мертвых, а значит ─ живых...

Кто натянет тот провод на лиру,

Чтоб воспеть славу этому миру?..

Был бы я благодарен судьбе,

Если б вольною волей поэта

Я сумел два разорванных света:

Тот и этот ─ замкнуть на себе.

Русская бабка

Утром фрицу на фронт уезжать,
И носки ему бабка вязала,
Ну совсем как немецкая мать,
И хорошее что-то сказала.

Неужели старуха права
И его принимает за сына!
Он-то знал, что старуха - вдова...
И сыны полегли до едина.

- На, возьми, - её голос пропел,-
Скоро будут большие морозы! -
Взял носки, ей в глаза поглядел
И сдержал непонятные слёзы.

Его ужас три года трепал.
Позабыл он большие морозы.
Только бабку порой вспоминал
И свои непонятные слёзы.

     Юрий Кузнецов ─ русское явление. Его дорога, путь поражают своей вертикальностью, при всем придорожье, бездорожье и раздорожье, равнинах и ухабах.

     Как в него заглянуть ─ в  этого великого поэта? В этого могутного человека, ─ словечко Сергея Небольсина, сказанное на вечере памяти 11 февраля 2011 года.

     Если даже Дом книги на Тверской умудрился не иметь НИЧЕГО о Нем и из его стихов в преддверии юбилея и в юбилейные дни в продаже, и пришлось скучно-назидательно объяснять работнице магазина, подошедшей с листком опроса по поводу качества и ассортимента продаж Дома книги: мол, читатели хотят далеко не только то, что есть у вас, и прогулялись бы вы хоть в книжную лавку Литинститута через дорогу да посмотрели, что еще нужно...

     А ведь ему так важно было, чтобы Слово Его отозвалось. И что теперь знает о Нем улица, что знает рядом с ИМЛИ расположенная студенческая Гнесинка, а уж тем более остальная Москва и немосковская Россия? А Украина? Не редеет ли духом и памятью наша земля? Уверена, что там, в мирах иных, прежде всего об этом ─ и Его главная забота.

     Суровый, многознающий и не трусивший перед последним человек. Никакой иллюзорности и самообмана. Яркий образ Юрия Кузнецова нарисовал Владимир Смирнов в статье «Родное и вселенское». Попробуем и мы без самообмана и бития себя в грудь, подумаем: а что сказать о нашем великом современнике, чтобы услышала улица, чтобы не соврать и чтоб поверили и поняли?..

     Все же ─ как в Него заглянуть? Ведь это как в небо глянуть...

     Вселенскость. Необъятная вселенскость ─ и в теле, и в душе, и в разуме Его. Зрелая биография Его скупа и даже теплична, тесна для него:  Литинститут, снова Кубань, опять Москва, Союз писателей, членство в партии. Письмо в родной Тихорецк в начале нулевых поражает. Он терпеливо отвечает местной газете на все ее дотошно-биографические вопросы и в конце сетует: земляков волнует все, что угодно, только не его зрелое творчество. А ведь все, что не творчество, для него так второстепенно, так внешне. В связи с чем он не скупится даже на слово «захолустье» ─ в лицо главному редактору тихорецкой газеты...

     Дерзновенна статья Вячеслава Огрызко в «Литературной России». Но я прочла ее не так, возможно, да и точно не так, как Лидия Сычева. Какой вихрь, смятение ─ эта жизнь внутри Садового кольца! Но мы знаем ведь, и это, говоря иностранным словом, бэк-граунд современного человека ─ внутри Садового кольца все и решается, только не жизнь, а быт и слава, и с этим Ему пришлось считаться.

     Впрочем, известно Его отношении к славе: «sic transit gloria mundi» ─ «так проходит мирская слава», но есть славные мужи и слава героев, есть память истории, есть поэты и есть, в конце концов, само слово «славяне», а также много славянских имен на -слав. «Для творчества слава не так важна... А сейчас слава совершенно деградирована в миру. Она превратилась в рекламу. Расхваливают, рекламируют себя». Через все это он шел. Будучи при этом Собой. Плаха? Нет, сначала ─ вселенскость. Даже в том, что шел через иудины сети и сатанинские законы славы, то и дело напарываясь на нож из-за угла, ─ Его вселенскость. Всерусскость. Славянскость. Не уклонялся, не юлил. Принимал крест обыденщины. Его листопад ─ это звездопад, который в клювах несут журавли-эмигранты. Мощный образ, соотносящий Россию со Вселенной. «Мужики называли святой// Сыновья-нигилисты ─ проклятой...// Взгляд в себя и вселенский размах...» Ощущение вселенского трагизма... «Моя поэзия ─ вопрос грешника. И за нее я отвечу не на земле».

     Вселенная светится в кубинских стихах («Я помню ночь с континентальными ракетами// Когда событием души был каждый шаг// Когда мы спали, по приказу, нераздетыми// И ужас космоса гремел у нас в ушах...»), в «Русской бабке», в стихотворении о советском военном враче.

     Дорога-душа, душа в дороге... Его сборники: «Во мне и рядом ─ даль», «Край света ─ за первым углом», «Выходя на дорогу, душа оглянулась», «Душа верна неведомым пределам», «Я в поколенье друга не нашел...».

     Душа как отсутствие в бытийных пределах...

     Отрешенность. «Я в поколенье друга не нашел// И годы не восполнили утраты...»

     Нет, была, была тяга к общению, еще какая! Его поездки в составе групп литераторов, Праздники славянской письменности, возрожденные с 1986 г. в Мурманске. Прекрасные отзывы тех, кто ездил с ним, товарищей по цеху.

     Но все же первая  ─ отрешенность.

     Да, отрешенность ─ как полет вовне. Как максимальное средоточие на здесь и сейчас.

     Дорога, путь ─ во всех Его стихах. Дорога как понятие друга. Как понятие пути рода, родины. В этом смысле показательны стихи о детстве. Да и не только стихи. Одна из тем Его творческого семинара в Литинституте: «Детство ─ сквозная тема мировой поэзии» (21 декабря 1999 года). Дом как родина. «Натянута тонкая-тонкая нить ─ Та, к детству ведущая нитка». Поэт постоянно возвращается к детству. Прекрасно подана эта тема в работах Ольги Ланской. Как смежное ─ растворенность в друзьях. Мария Аввакумова не напрасно отмечает необыкновенное влияние Юрия Кузнецова на галичанина Виктора Лапшина, москвича Геннадия Фролова, воронежца Вячеслава Лютого, на смоленскую поэтессу Наталью Е. А энергетический тандем  Николая Дмитриева с Кузнецовым, ─ тот умер летом 2005-го, прожив после ухода кумира и старшего друга всего полтора года! Он так и говорил, что не хочет жить без Кузнецова, что нечего ТУТ делать без Кузнецова. А прекрасные воспоминания комяка Владимира Цивунина, ученика   Юрия Поликарповича! «И был он... неожиданно негордым человеком».

    Итак, постоянное возвращение в детство, растворенность в друзьях, учениках. Прекрасный тыл ─ Батима Каукенова, дети.

     Но мы приходим к теме раздорожья, бездорожья и придорожья, что ли, ─ потому что это Кузнецов.

     Во-первых, это глобально: «То, что сотворила природа, ─ это сияние. То, что сотворил человек, ─ это блеск...» (из Его лекции-беседы)

«Распутье», 1977

Поманила молодость и скрылась.

Ночь прозрачна, дума тяжела.

И звезда на запад закатилась,

Даль через дорогу перешла.

...Догорели млечные кочевья

И мосты ─ между добром и злом.

«Путь открыт в  никуда и к себе...»

«Не дом ─ машина для жилья...

...И заросла дорога в храм»

     Исследуемая Им топография поэтического бытия ─ и мелководье, поросшее травой. От реки к берегу. Вот такое направление движения.

     Кроме того, не просто бездорожье и распутье, а ─ движенье вспять, в противоположном направлении, до коллапса.

     По сути, дорога его, с этими придорожьем и движением вспять стала объемной и в некотором смысле цельной.

     Наконец, Его сакральное НИЧТО, дыра, зияние, зазор. Дыра как тишина, как память, как средоточие нового смысла и старт по вертикали ─ туда, в память, и туда, вверх, в будущее. Можно сказать и так ─ «дыра» в неизвестность.

Так запомним друг друга в лицо,

И друг друга любить обязуем,

Потому что живое кольцо

Мы вкруг этого пня образуем.

                                       («Неразрываемое кольцо»)

     Кольцо близко кругу. Оно означает вечность, непрерывность, это место присутствия чего-то важного. У круга есть сердцевина.

     Много раз ─ образ Солнца.

«Дыра от сучка подо мною// Свистит глубиной неземною».

Все продано...

Я ухожу. С моим исчезновеньем

Мир рухнет в ад и станет привиденьем ─

Вот что такое русское ничто.

     Дорога, путь Юрия Кузнецова ─ движение по вертикали. Движение-память, движение-в-будущее, вместе со всем этим Его и не Его придорожьем. «Он сумел небесами измерить// Свой полет и паденье свое...». «Он пошел в направленье полета// По сребристому следу судьбы...» «Полетел и развеял тоску...// Что же будет со мною?» Совершенно программным выглядит стихотворение:

Я надевал счастливую сорочку,

Скитаясь между солнцем и луной,

И все глядел в невидимую точку ─

Она всегда была передо мной.

Не засекли ее радары мира,

Не расклевало злое воронье,

Все пули мира пролетали мимо,

И только взгляд мой западал в нее.

Я износил счастливую сорочку,

Я проглядел чужое и свое.

И все смотрел в невидимую точку,

Покамест мир не сдвинулся с нее.

Смешалось все и стало бесполезно.

Я растерял чужое и свое.

В незримой точке зазияла бездна ─

Огонь наружу вышел из нее.

И был мне голос. Он как гром раздался:

«Войди в огонь! Не бойся ничего!»

─ А что же с миром? ─ Он тебе казался.

Меня ты созерцал, а не его...»

И я вошел в огонь, и я восславил

Того, Кто был всегда передо мной.

А пепел свой я навсегда оставил

Скитаться между солнцем и луной.

    Здесь зияние как надежда. И вот зияние как надежда:

Вещало сердце: мне дано

Идти во глубь глубин...

     Близкие топологии и движение по вертикали ─ творчество украинского поэта Бориса Чичибабина.

    Зияния и пустоты ─ вот открытие Юрия Кузнецова. И чем они будут заполнены, зависит от нас, которые имеют наглость идти по стопам великих, а также наглость по ним не идти. Но, уверен Юрий Кузнецов, есть надежда. Слаб вывод, возможно, который мы делаем, но для нас, современников, это ─ тоже непременно часть Победы.

     Напоследок — стих, о котором сам автор, Юрий Кузнецов, говорил так: никакому компьютеру ни написать его, ни вычислить смысл.

Федора

На площадях, на минном русском поле,

В простом платочке, с голосом навзрыд,

На лобном месте, на родной мозоли

Федора-дура встала и стоит.

У бездны, у разбитого корыта,

На перекате, где вода не спит,

На черепках, на полюсах магнита

Федора-дура встала и стоит.

На поплавке, на льдине, на панели,

На кладбище, где сон-трава грустит,

На клавише, на соловьиной трели

Федора-дура встала и стоит.

В пустой воронке вихря, в райской куще,

Среди трех сосен, где талант зарыт,

На лунных бликах, на воде бегущей

Федора-дура встала и стоит.

На лезвии ножа, на гололеде,

На точке i, откуда черт свистит,

На равенстве, на брани, на свободе

Федора-дура встала и стоит.

На карусели, на словечке «надо»,

На пятом колесе, что восьмерит,

На чарах зла, на гребне водопада

Федора-дура встала и стоит.

На граблях, на ковре-пансамолете,

На колокольне, где набат гремит,

На истине, на кочке, на болоте

Федора-дура встала и стоит.

На лилии, на плеши мухомора,

На снежном коме, что с горы летит,

На трех китах, на яблоке раздора

Федора-дура встала и стоит.

На опечатке, на открытой ране,

На камне веры, где орел сидит,

На рельсах, на трибуне, на вулкане

Федора-дура встала и стоит.

Меж двух огней Верховного совета,

На крышах мира, где туман сквозит,

В лучах прожекторов, нигде и где-то

Федора-дура встала и стоит.